|
С.П. Мельгунов. Гибель
В иркутские дни верховный правитель, оторванный от армии и правительства, беспомощно прикованный к своим литерным поездам, находился в Нижнеудинске. «Я задерживаюсь в Нижнеудинске, где пока все спокойно» – телеграфирует он 27-го Каппелю. «Чехи получили приказание Жанена не пропускать даже моих эшелонов в видах их безопасности». «Адмирал жестоко страдал морально – говорит сопровождавший Колчака ген. Занкевич – от постоянных недоразумений с чехами в продолжение своего пути, начиная со ст. Тайги. Отношение к поезду верховного правителя России «казалось издевательством» – так характеризует положение Гинс.
Каковы бы ни были перспективы будущего, все же Колчак оставался еще «верховным правителем». Это само по себе обязывало к некоторому, по крайней мере, такту со стороны иностранцев на чужой территории. К сожалению, такого такта соблюдено не было, как свидетельствует хотя-бы обращение ген. Сырового, объясняющее «братьям» причины недоразумений на жел. дорогах. Упоминая, что эвакуация чехословацкого войска была решена еще 28 августа, «совершенно независимо от положения на сибирском фронте», Сыровой говорил, что «десяток русских эшелонов, отходящих в паническом страхе из Омска по обоим путям, грозили прервать не только планомерное проведение нашей эвакуации, но завлечь нас в арьергардные бои с большевиками». Пришлось отказаться от первоначального намерения проводить «свою и русскую эвакуацию с русскими властями».
«Поэтому я распорядился остановить отправку эшелонов на линии от Николаевска на восток, пока не пройдут наши эшелоны в первую очередь, только таким образом мы выбрались оттуда. Это нисколько не повредило движению поездов по отправке на фронт и для снабжения. Между задержанными очутился и адмирал Колчак со своими семью поездами и стал жаловаться союзникам и Семенову на наше войско… Ген. Каппель даже вызвал меня на дуэль, будто за оскорбление, нанесенное сибирской армии, задержанием поездов Колчака и других беженцев.[2]) Не отвечаю на этот вызов, как следовало-бы, единственно в виду тяжелого душевного состояния ген. Каппеля»… Касаясь угрозы Семенова, Сыровой заключал: «наше войско не позволит,… чтобы его возвращение на родину кто бы то ни было, подвергал опасности».
На рядовую войсковую массу ничего не могло произвести большего впечатления, чем угроза помешать эвакуации. Отсюда растет враждебность к адмиралу. Молва усиленно муссирует несуществующие приказы Колчака о взрыве байкальских туннелей (молву повторяет и сам Жанен) и о проверке имущества чехов во Владивостоке. [3])
Многие подробности предпоследней как бы страницы жизни Колчака еще не ясны, так как мы не знаем во всех подробностях закулисной стороны. Но стоустная молва, мало, конечно, считавшаяся с фактами, подогревала и так уже достаточно разгоряченную атмосферу.
Только быстрый приезд Колчака в Иркутск мог бы спасти, если не дело, то, во всяком случае, жизнь адмирала. В этом отношении Грондиж прав. Вместо этого, началось длительное двухнедельное «нижнеудинское сидение», при чем Колчак, фактически арестованный, в последнее время почти был отрезан от внешнего мира, получая случайную информацию от чехословацкой стражи. Для этой страницы, которую нам надо вписать в биографию Колчака, мы имеем довольно хороший источник – подробное показание ген. квартирмейстера Занкевича, напечатанное в кн. « «Бел Дела».[4]) Когда адмиральский поезд прибыл в Нижнеудинск, (станция была занята чешской пехотой и артиллерией), явился командир чешского ударного батальона, майор Гассек, с заявлением, что, по распоряжению штаба союзных войск в Иркутске, поезд адмирала и поезд с золотым запасом должны быть задержаны до дальнейшего распоряжения и что он намерен разоружить конвой адмирала. После протеста Занкевича, майор Гассек, получив дополнительные инструкции от Жанена, сообщил что
1. Поезда адмирала и с золотым запасом состоят под охраной союзных держав.
2. Когда обстановка позволит, поезда эти будут вывезены под флагами Англии, Северо-Американских Соединенных Штатов, Франции, Японии и Чехо-Словакии.
3. Станция Нижнеудинск объявляется нейтральной. Чехам надлежит охранять поезда адмирала и с золотым запасом и не допускать на станцию войска вновь образовавшегося в Нижнеудинске правительства.
4. Конвой адмирала не разоружать.
5. В случае вооруженного столкновения между войсками адмирала и нижнеудинскими разоружить обе стороны; в остальном предоставить адмиралу полную свободу действий. Последний пункт ясно указывал, что союзники уже не рассматривали адмирала, как верховного правителя.
«Одновременно с этим майор Гассек – продолжает Занкевич – передал мне телеграмму ген. Лохвицкого на имя адмирала, в которой ген. Лохвицкий советовал адмиралу приостановить дальнейшее движение в Иркутск». (Вскоре по оставлении Омска, ген. Лохвицкий был послан адмиралом в Иркутск с поручением, организовать войска иркутского гарнизона.
Таким образом, как будто выходит, что задержка поезда объяснялась заботами о безопасности адмирала. Что в действительности это было далеко не так, показывает выше цитированный отчет уполномоченного «Пол. Цен.» Алко: «остановить местными силами движение эшелона Колчака (Алко сообщал фантастические сведения о размерах его) возможности не представлялось, пропустить же его в тыл обложившим Иркутск революционным войскам было недопустимо. Пришлось повести дипломатические переговоры с чехами, пригрозив разрушением линии дороги, на предмет остановки его в Нижнеудинске». Мы видим, что Гинс совершенно точен в своих воспоминаниях, когда утверждает, со слов одного из офицеров колчаковского конвоя, что силы «нижнеудинской республики» были столь слабы, что один конвой адмирала мог бы справиться с «республикой», если бы чехословаки не закрыли доступа в город. Поезд адмирала свободно мог бы двигаться вперед. Совершенно непонятна при таких условиях речь ген. Жанена, обращенная к Червен-Водали, при иркутских переговорах. По стенографической записи Джемса, Жанен спрашивал Ч.-Водали, имеет-ли он какие либо сведения, касающиеся адмирала:
«Третьего дня я получил от Чешского Коменданта из Нижнеудинска телеграмму, где говорится, что в этом городе объявлена республика. Эта республика хотела потребовать от адмирала его отречения и передачи всех ценностей, имеющихся в его распоряжении, новым местным властям, за исключением золота, которое должно быть передано сюда Главному революционному Правительству.. Возможно, что уже поздно говорить с адмиралом, так как, вероятно, ему уже предъявлен ультиматум от представителей республики в Нижнеудинске. Во всяком случае, Господа Высокие Комиссары решат, что возможно сделать. Имейте только в виду, что положение уже не то, что было неделю назад…» (Отчет» 9-11).
Или Жанен необычайно плохо был осведомлен, или он был чрезвычайно неискренен.
Охраняющие адмирала чехи, действительно, получили новую инструкцию: «если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками, под охраной чехов в одном вагоне, вывез же всего адмиральского поезда, не считается возможным.[5])
Это новое распоряжение – говорит Занкевич – поставило адмирала в чрезвычайно трудное положение:
«В поезде адмирала находилось около 60 офицеров (конвоя, штаба, чиновники) и около 500 солдат конвоя. Ясно, что разместить всех этих людей в одном вагоне возможным не представлялось. Ясно также, что адмирал, человек в высшей степени благородный, не мог бросить своих подчиненных на произвол судьбы.
По приказанию адмирала, мною была послана высокому комиссару Японии, г-ну Като, телеграмма приблизительно такого содержания: «Адмирал настаивает на вывозе всего поезда, а не одного только его вагона, так как он не может бросить на растерзание толпы своих подчиненных. В случае невозможности выполнить просьбу, адмирал отказывается от вывоза его вагона и разделит участь со своими подчиненными, как бы ужасна она ни была».
Тогда – продолжает Занкевич – возникла мысль искать спасения в походе в Монголию: «Адмирал был горячим сторонником этой идеи. Я должен был принять на себя начальствование этой экспедицией. Переговорив, конфиденциально, по поручению адмирала с майором Гассеком, я получил от него заверения, что со стороны чехов никаких препятствий нашей экспедиции сделано, не будет; мало того, чехи дали нам сведения о силах большевиков, занимавших тракт, в предвидении нашей попытки пробиться в Монголию. Адмирал глубоко верил в преданность солдат конвоя. Я не разделял этой веры, тем более что большевики Нижнеудинска засыпали конвой прокламациями, требуя его перехода на их сторону. Адмирал собрал чинов конвоя и в короткой речи сказал им, что он не уезжает в Иркутск, а остается здесь, предложил желающим остаться с ним, остальным он предоставляет полную свободу действий. На другой день все солдаты конвоя, за исключением нескольких человек, перешли в город к большевикам. Измена конвоя нанесла огромный моральный удар адмиралу, он как-то весь поседел за одну ночь. Решено было пробиваться в Монголию с одними только офицерами. Поздно вечером я собрал старших офицеров в вагоне адмирала, чтобы отдать распоряжения для похода, который был решен на следующую ночь. Когда распоряжения были отданы, и я уже хотел отпустить офицеров с разрешения адмирала, один из старших морских офицеров (моряки обслуживали броневик, охранявший поезд адмирала) обратился к адмиралу со словами: «Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить». – «Пожалуйста». «Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются Вас вывезти?» – «Да». – «Так почему бы Вам, ваше высокопревосходительство, не уехать в вагоне; а нам без вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для вас так будет легче и удобнее». – «Значит, вы меня бросаете», вспылил адмирал._ «Никак нет, если вы прикажете, мы пойдем с вами».
Когда мы остались одни, адмирал с горечью сказал: «Все меня бросили». После долгого молчания он прибавил: «Делать нечего, надо ехать». Потом он сказал: «Продадут меня эти союзнички». Я ответил адмиралу, что отданные союзниками до сего времени распоряжения не дают оснований для таких предположений, но что если у него есть сомнения, я самым настойчивым образом советую ему этою же или ближайшей ночью переодеться в солдатское платье и, взяв с собою своего адъютанта, лейтенанта Трубчанинова, скрыться в одном из проходивших чешских эшелонов. (Эвакуировавшиеся чехи беспрепятственно принимали и вывозили в своих эшелонах спасавшихся от большевиков наших офицеров). Для большей верности, я предлагал адмиралу в течение 48 часов скрывать от всех его исчезновение. Адмирал задумался и после долгого и тяжелого молчания сказал: "Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам».
Занкевич составил телеграмму на имя Като с уведомлением, что адмирал, в виду изменившихся обстоятельств, согласен на выезд в одном вагоне. Колчак согласился на полное разоружение и отклонил предложение окружающих припрятать пулеметы.
Из своего вагона с 60 офицерами адмирал перешел в вагон второго класса под флагом английским, американским, японским, французским и чешским. Занкевич уверяет, что в инструкции, которую получил начальник чешского эшелона майор Кровак, помимо пункта об охране вагона союзными державами и поручения чехам конвоировать адмирала до Иркутска, значилось: «в Иркутске адмирал будет передан Высшему Союзному Командованию».
«Путешествие до Иркутска – по словам Занковича – длилось 6 или 7 дней и сопровождалось большими трудностями. На всех главнейших станциях большевики собирались в значительных силах, требуя от чехов выдачи адмирала; большевистские банды из Тайги угрожали взрывом железнодорожного пути и нападением на эвакуировавшиеся чешские эшелоны, железнодорожники забастовкой; по мере приближения к Иркутску возбуждение на линии и в самом Иркутске все росло и росло. При таких условиях было ясно, что чехи не повезут нас дальше Иркутска. Но мы знали, что в Иркутске находятся два батальона японцев и твердо рассчитывали, что дальнейшее конвоирование вагона с адмиралом будет возложено на японцев. Так же думали и чехи, нас сопровождавшие». При приближении к Иркутску (ст. Иннокентьевская) нач. эшелона предупредил Занкевича, что в данное время происходят какие-то переговоры между ген. Сыровым и Жаненом и что он не знает, пойдет-ли вагон адмирала дальше Иркутска. Позже он передал, что вопрос об адмирале решен, и что решение он сообщит по прибытии поезда в Иркутск. По словам Занкевича, он не о чем не догадывался – так мысль его была далека о возможности какого-либо предательства. Наконец и Иркутск.
«Начальник эшелона почти бегом направился к Сыровому. Спустя короткое время он вернулся и с видимым волнением сообщил мне, что адмирала решено предать Иркутскому революционному правительству.
Между 5-7 часами вечера многим офицерам, сопровождавшим адмирала, удалось уйти из его вагона, пользуясь темнотой и тем обстоятельством, что окружавшие вагон адмирала чехи беспрепятственно пропускали всех выходивших из вагона офицеров, вооруженные большевики держались в это время еще поодаль, и от них было не трудно скрыться на забитой вагонами станции».
На вокзале спешно составлялся акт передачи верховного правителя и председателя Совета министров Политическому Центру.[6]) Это происходило 15 января в 9 час. 55 мин. Арестованных приняли чл. «П.Ц.» Фельдман, пом. Ком. Народ.-рев. Армии кап. Нестерев, уполном. При армии Мерхалев, нач. гарниз. Петелин. Отвозил верховного правителя в тюрьму наряд из большевистской дружины под командой члена большевистского штаба (Ширямов «Б. За Ур.»). Присутствовавшие японцы, по словам Гинса, молчаливо наблюдали.
«Принимая близко к сердцу трагическую участь адмирала – рассказывает Занкевич в своей записи 1920 г. – я приложил много стараний, чтобы выяснить причины неожиданной для нас всех выдачи адмирала. Опросом ряда лиц – русских, французов, чехов – мне удалось до известной степени восстановить картину этого печального события, но, не имея никаких документальных подтверждений, приводимых мною ниже фактов, я не могу ручаться за их достоверность. Решив «принципиально» спасти адмирала, высокие комиссары – говорит Занкевич – возложили вывоз Колчака из Сибири на Жанена. Последний отдал приказ чехам вывести адмирала в Иркутск и вошел в переговоры с иркутским правительством о беспрепятственном его пропуске. Соглашение было достигнуто, [7]) но вследствие «недоразумений с войсками Семенова и зверств ими произведенных», члены иркутского правительства взяли свое решение назад и отказались подписать акт о беспрепятственном пропуске адмирала. Факт вывоза чехами Колчака вызвал «сильное против них движение среди большевиков и железнодорожников». Тогда чехи отказались выполнить приказ Жанена, и Жанен счел себя вынужденным санкционировать решение о выдаче адмирала… По прибытии Колчака в Иркутск помощник Жанена, полк. Марино, обратился к японцам с предложением принять адмирала от чехов. Они отказались, ссылаясь на неимение на то инструкций.
Таковы выводы расследования Занкевича. «Если изложенные мною факты верны – заключает автор – остается пожалеть, что союзники (или ген. Жанен) с самого начала не заявили адмиралу просто и прямо, что меры к его спасению ими принимаются, но они далеко не уверены, что им удастся спасти адмирала»! Ведь в этом все дело. Поведение союзников в отношении Колчака потому и становится особо прекарным, что до Иркутска верховный правитель был убежден, что едет под международной охраной: «При принятом же союзниками образе действий и при полном отсутствии связи с ними, адмирал, несмотря на овладевшие им сомнения, все-же имел вполне, как казалось, обоснованную надежду, что он не будет выдан своим врагам на растерзание» (Занкевич). Не будь такой уверенности, Колчак, во всяком случае, действовал бы на свой риск: едва-ли бы он распустил свою охрану, едва-ли бы разоружил оставшихся и едва-ли бы перешел в вагон под союзническими флагами.[8]) Может быть, судьба его была-бы еще ужаснее, но человек, действующий за свой страх, рискует своей жизнью по собственной воле.
Предпринимая некоторые меры для «спасения» Колчака, союзные миссии не сделали все-таки того, что сделать были обязаны. И менее всего сделал это ген. Жанен. Он просто уехал за несколько дней до прибытия верховного правителя[9]) и тем самым дал право бросить ему обвинение, по меньшей мере, в политике Понтия Пилата, - «умывая руки, он уехал, чтобы не запятнать себя непосредственным предательством адмирала». («Сиб. Ог.» 27.5. 2)[10])
Во фрагментах дневника Жанена, опубликованных в “Monde Slave” (24, 12, 239), имеется более поздняя запись 23 января, где автор оправдывает себя и обвиняет «высоких комиссаров».
--------------------------------------------------------------------------------
[1] С.П. Мельгунов, Трагедия Адмирала Колчака, ч.3, том 2, Белград 1931, стр. 130-140
[2] Каппель в своем открытом письме 19 декабря Сыровому требовал «извинения» и немедленного пропуска поезда адмирала, считая, что задержкой в Красноярске, насильственным отобранием паровозов нанесено оскорбление армии. «Я не считаю себя в праве, - писал Каппель – вовлекать измученный русский народ.. в новое испытания, но, если Вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, взаимно уважая друг друга, дрались во имя общей идеи, решились нанести оскорбление русской армии и ее верховному главнокомандующему, то я, как главнокомандующий, требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. К барьеру генерал» (Парфенов. «Последние дни правит. Колчака». Сиб. Ог.» 27. 5. 92); J. Skacel “S generalem Syrovym u Sibiri” здесь текст всей переписки. Стр. 111-119) Через два дня после письма у самого Каппеля был отобран паровоз.
[3] Об этом приказе говорит и Гутман («Б.Д. 3, 176). Никакого намека на такой приказ, посланный де окольным путем и попавший в руки чехов, я не нашел.
[4] В № 3 «Б.Д» Гутман поместил некоторое опровержение, но фактически ничего существенного он не опровергает.
[5] Характерно, что в «Чех-Сл. Д.» (№ 3, 1920) вопрос становится несколько по иному: «Союзники, конечно, не думают отказать Колчаку в личной б5езопасности, если он обратится к ним с соответственной просьбой. Возможно, что потом он мог бы под охраной союзников быть вывезен куда-нибудь в безопасное место, дальше от средней Сибири, которая так разрушила его нервы».
[6] Техника передачи была заранее установлена особым соглашением между Благошем и Косьминским.
[7] О том, что члены П.Ц. много раз обещали беспрепятственно, пропустить адмирала Колчака говорят и Дюбарбье и Грондиж и др.
[8] Полк. Верже изображает дело так, что чехо-словаки дали адмиралу свой эскорт тогда, когда Колчак был оставлен своей сибирской охраной. Это де и вызвало негодование против чехо-словаков. Книга этого автора: “Avec les thecoslovaques” (Париж 1926) мало чем отличается от других описаний иностранцев. В свое время она ускользнула от моего внимания. Отмечу, что во главе “Coupe” можно найти преувеличенные сведения об участии в сибирской борьбе немецких военнопленных.
[9] Конечно, в Иркутске, пока там были чехи, ему ничто не угрожало.
[10] Также характеризует роль Жанена и автор воспоминаний под буквой N. Отметим, что Занкевич тщетно искал в это время возможности свидания с Жаненом. |