|
Елена Семёнова * *Ich diene! (Я служу!)* Адмирал А.В. Колчак
Глава 4.
Крест Власти
Он защищал страну от смуты, Как только мог. Но дьявол карты перепутал, Оставил Бог. Смерть лихорадочно косила Со всех сторон, Тонула, как корабль, Россия А с нею - Он.
Сергей Бонгарт
«Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную Власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженной волей народа. В заключении данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и Крест спасителя моего. Аминь». Так звучала присяга Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака… Мог ли он, называвший себя солдатом, привыкшим получать и отдавать приказы, пределом мечтаний которого было командование минной дивизией, блестящий флотоводец, славивший войну, и учёный, покоривший Арктику, думать когда-либо, что на его плечи свалится, придавив свинцовой тяжестью, неподъёмный груз верховной власти над разрушенной страной? Мог ли помышлять он, покидая летом 17-го года Россию, что спустя год и несколько месяцев возвратиться в неё диктатором? И могла ли иначе сложиться судьба этого человека в создавшихся условиях? Выехав из России, Александр Васильевич отправился в Англию, чтобы оттуда отплыть в Америку. Наблюдая за жизнью в Лондоне, адмирал записал: «Испытал чувство, похожее на стыд, при виде порядка и удобства жизни». В Англии он задержался на две недели, свёл знакомство с руководством королевского флота, ездил по различным заводам и станциям, летал на разведку в море, изучая морскую авиацию и постановку морских авиационных станций в Англии. Английские газеты вели кампанию против Керенского, называя его «болтуном», а начальник морского генштаба генерал Холль в личной беседе предрёк Колчаку: «Что же делать, - революция и война вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживёт этот кризис; вас может спасти только военная диктатура, так как, если дело будет и впредь так продолжаться, то вы вынуждены будете примириться с немцами и попасть в их лапы». Во всё это время адмирал не забывал об Анне Васильевне. Когда-то, находясь в Севастополе, он заказывал для неё в Ревеле корзины ландышей, а теперь изыскал время, чтобы с помощью знающий толк в местных магазинах супруги капитана Дыбовского, заняться покупками подарков для любимой женщины. «Я просили бы указать мне необходимые номера и размерения, т.к. у меня имеется только одна перчатка Ваша, номером которой я руководствовался, - писал ей адмирал. – Я думаю, что Вы не осудите меня, т.к. в России теперь нет самых необходимых вещей, и, может, быть, я мог бы быть счастлив служить Вам. Я укажу на такие вещи, как обувь, полотно, материи и проч. Извиняюсь за упаковку – надо спешно посылать в посольство вещи для отправки с вализой (почтовый мешок дипкурьера, пользующийся неприкосновенностью – Авт.), а у меня нет ничего под руками, кроме кожаного ящика, и я боюсь, что Вы получите некоторую смесь». В эту пору помещения, в которых приходилось жить Колчаку, были увешаны и уставлены портретами Анны Васильевны разных размеров и в искусно отделанных рамках. По прибытии в Америку выяснилось, что тамошнее командование отказалось от Босфорской операции, и миссия Колчака свелась лишь к передаче сугубо технических сведений, интересовавших американцев. В течение 12 дней адмирал участвовал в маневрах американского флота, в ходе которых Александр Васильевич собрал очень ценные материалы по организации маневрирования флота и управления им. Адмирал был представлен президенту, с которым имел непродолжительную беседу. С Родины приходили печальные вести: пала Рига, и русский флот был вытеснен из Рижского залива. Тем не менее, Колчак не хотел дольше оставаться в США и принял решение вернуться в Россию. «Я был глубоко разочарован, так как мечтал продолжить свою боевую деятельность, но видел, что отношение в общем к русским тоже отрицательное, хотя, конечно, персонально я этого не замечал и не чувствовал, так как я был гостем нации и приехал в ответ на такую же миссию, которая была у нас и которая была хорошо принята. Тем не менее я видел, что отношение Америки к русским чрезвычайно отрицательное и оставаться там было тяжело», - вспоминал Александр Васильевич. Путь в Россию лежал через Японию. В Йокохаме было получено ошеломляющее известие о захвате власти в России большевиками, а следом – о заключении позорного Брестского мира. Колчак вспоминал: «Это было для меня самым тяжёлым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определённо всю жизнь работал. Для меня было ясно, что этот мир обозначает полное наше подчинение Германии, полную нашу зависимость от неё и окончательное уничтожение нашей политической независимости. Тогда я задал себе вопрос: что же я должен делать? Правительства, которое заключает мир, я не признаю, мир этот я также не признаю; на мне, как на старшем представителе флота, лежат известные обязательства, и признать такое положение для меня представлялось невозможным. Тогда я собрал своих офицеров и сказал, что предоставляю им полную свободу ехать, куда кто хочет, но что своё возвращение в Россию после этого мира считаю невозможным, что я сейчас ничего не могу решить, но поступлю так, как подскажет мне моя совесть». Большевистское правительство адмирал считал «правительством чисто захватнического порядка, правительство известной партии, известной группы лиц, и что оно не выражает настроений и желаний всей страны». Единственной формой, в которой было возможно продолжать служение Родине, Колчак счёл продолжение войны с Германией на стороне союзников, в связи с чем обратился к английскому правительству с просьбой принять его на любых условиях в английскую армию. Адмирал не стал просить должности во флоте, понимая, что его ранг, положение бывшего командующего флотом, создаст в таком случае большое неудобство, а потому сознательно решил служить именно в армии. В ожидании решения английского командования Александр Васильевич изучал китайский язык, китайскую литературу и философию, военное искусство Дальнего Востока. Во одной из лавок Токио он купил древний клинок, сделанный, знаменитым мастером Майошин, на который часто любовался в отблесках пламени, полыхающего в камине. «Когда мне становится тяжело, я достаю этот клинок, сажусь к камину, выключаю освещение и при свете горящего угля смотрю на него и на отражение пламени в его блестящей поверхности и тусклым матовым лезвием с волнистой линией сварки стали и железа. Постепенно всё забывается, и успокаиваюсь, и наступает состояние – точно полусна и странная непередаваемая… какие-то тени появляются на поверхности клинка, который точно оживает какой-то внутренней в нём скрытой силой – быть может, действительно «господство живой души воина». Так незаметно проходит несколько часов, после чего остаётся только лечь спать», - писал он в черновике письма Анне Васильевне. Их переписка не прекращается, хотя корреспонденция теперь идёт крайне долго. Одно из писем Колчака насчитывало порядка 40 страниц. За непреодолимым расстоянием и стремительно развивающимися событиями, порой начинало казаться, что все прошлое, все прекрасные дни в Ревеле и Петрограде были сном, что всё это только химера… Неслучайно, должно быть, именно этим словом называла Тимирёва Александра Васильевича. В те дни скончался отец Анны Васильевны, о чём она сообщала Колчаку: «Появилось в газетах несколько некрологов, написанных в том газетно-пошловатом стили, кот. отец глубоко презирал. (…) Да, если был контрреволюционер – до глубины души, то это был мой отец. Если революция – разрушение, то вся его жизнь была созиданием, если революция есть торжество демократического принципа и диктатура черни, то он был аристократом духа и привык властвовать над людьми и на эстраде, и в жизни. Оттого он так и страдал, видя всё, что делалось кругом, презирая демократическую бездарность как высокоодарённый человек, слишком много предвидя и понимая с первых дней революции…» Перипетии судьбы последнего времени подрывали здоровье Колчака, расшатывали нервы. «Милая моя, Анна Васильевна, Вы знаете и понимаете, как это всё тяжело, какие нервы надо иметь, чтобы переживать это время, это восьмимесячное передвижение по всему земному шару…» - писал он. Его приняли в английскую армию, но даже не назначили жалованья, и жить приходилось на деньги, выделенные ещё Временным правительством, который день ото дня иссякали. Англичане хотели отправить адмирала в Месопотамию, но потом сочли, что он будет полезнее в Сибири, где уже формировались антибольшевистские силы. Колчак перебрался в Пекин, где русский посланник князь Кудашёв говорил ему: - Против той анархии, которая возникает в нашем Отечестве, уже собираются вооружённые силы юга России. Там действует добровольческая армия генерала Алексеева и генерала Корнилова. А нам необходимо обеспечить порядок и спокойствие на Дальнем Востоке. Для этого надо создать вооружённую силу. Обосновавшись в Харбине, Колчак стал очень часто бывать в России. Он встречался с атаманом Семёновым и генералом Хорватом, вникал в военную и политическую обстановку региона. Но, прежде чем состоялось окончательное возвращение адмирала на Родину, в его личной жизни произошло важное и долгожданное событие. В конце весны 1918-го года Анна Тимирёва прибыла в Харбин. Вместе с мужем они проделали тяжелейший путь через всю Россию: из Ревеля во Владивосток. Перед отъездом жены в Харбин, Тимирёв спросил: - Ты вернёшься? - Вернусь… - ответила Анна Васильевна. В этом обещании она раскаялась тотчас при встрече с Александром Васильевичем. После нескольких дней, а, точнее, вечеров счастья, вечеров, которые они проводили вместе, она сказала: - Сашенька, милый, мне пора ехать во Владивосток. А мне не хочется уезжать… - А вы не уезжайте, - ответил адмирал и, помолчав, добавил: - Останьтесь со мной, я буду вашим рабом, буду чистить ваши ботинки. Вы увидите, как хорошо я умею это делать. Он говорил словно полушутя, но Анна Васильевна понимала, что за этим тоном кроется почти мольба. - Меня можно уговорить, но что из этого выйдет? - Нет, уговаривать я вас не буду. Вы сами должны решить. Решение пришло внезапно и бесповоротно. Александр Васильевич, измученный и изнервлённый политической работой, столь чужой и нелюбимой, приходил к ней каждый вечер усталый, истерзанный бессонницей, которая стала развиваться у него. Один из вечеров, в который решилась их судьба, Тимирёва описала: «Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица – и в то же мгновение он заснул. А я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я всё смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что кроме этого человека нет у меня ничего и моё место – с ним…» Решено было, что Анна Васильевна напишет мужу о том, что не вернётся к нему, после чего уедет в Японию, куда следом прибудет и Колчак. Но, оказавшись в Токио, Тимирёва поняла, что должна проститься с мужем. Александр Васильевич не вмешивался, целиком предоставив право решать ей. Анна Васильевна поехала во Владивосток и после тяжёлого объяснения с мужем, который умолял её остаться, вернулась к Колчаку, чтобы разделить с ним последний этап его пути. Дни, проведённые в Японии, были их медовым месяцем, антрактом перед завершающим актом трагедии. Они жили в смежных номерах гостиницы, на прогулках любовались разноцветными листьями клёнов в горных лесах, водопадами и действующими вулканами… На другой день после приезда Тимирёвой Колчак сказал ей: - У меня к вам просьба. Поедемте со мной в русскую церковь. Он не был ещё разведён со своей женой, а она – с мужем, но литургия в почти пустом храме, где они стояли рядом, была для них чем-то вроде венчания. После службы Анна Васильевна сказала: - Я знаю, что за всё надо платить – и за то, что мы вместе, - но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на всё согласна. На исходе жизни она писала, вспоминая об этом: «Что ж, платить пришлось страшной ценой, но никогда я не жалела о том, за что пришла эта расплата»… Антракт закончился, начался финальный акт драмы. Осенью Колчак прибыл в Омск, где в ту пору правила Директория, Временное правительство эсеров и кадетов. Большое влияние имели там представители иностранных держав: союзники-интервенты, приславшие свои миссии, и чехословацкий корпус, сформированный из пленённых в ходе войны чехов. Это чрезмерное присутствие иностранцев в русских делах сразу не понравилось адмиралу. В разговоре с генералом Сахаровым он признался: - Знаете ли, моё убеждение, что Россию можно спасти только русскими силами. Самое лучшее, если бы они совсем не приезжали, - ведь это какой-то новый интернационал. Положим, очень уж бедны стали, без иностранного снабжения не обойтись, ну а это значит – попасть в зависимость. Я намерен пробраться в Добровольческую армию и отдать свои силы в распоряжение генералов Алексеева и Деникина. Последнее намерение Колчак изменил после встречи с представителями Директории, Верховным главнокомандующим генералом Болдыревым и командиром чехословаков Гайдой. Последний считал необходимым введение военной диктатуры и явно метил на роль диктатора. Колчак понял это тотчас и возразил, заметив, что большую часть войск составляют русские: - Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно. Любопытно, что вскоре подобный же конфликт будет иметь место между Колчаком и представителем французов генералом Жаненом. Именно его союзники хотели видеть во главе русских войск. Александр Васильевич категорически воспрепятствовал этому, заявив: «Я нуждаюсь только в сапогах, тёплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое. (…) Для того чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы». Вероятно, именно данный факт вызвал такую глубокую неприязнь Жанена к Колчаку, неприязнь, не останавливавшуюся перед клеветой на убитого в результате предательства французского генерала и других союзников адмирала. Но это будет позже, а пока состоялась первая встреча Александра Васильевича с и.о. председателя Совета министров Директории Серебренниковым. Последний вспоминал о ней: «Когда мне доложили, что меня желает видеть адмирал Колчак, я с огромным интересом и даже некоторым волнением стал ждать встречи с этим выдающимся русским человеком, который уже тогда казался весьма крупной фигурой в нашем антибольшевистском лагере… Мне чрезвычайно понравилась импонирующая манера адмирала говорить громко, чётко, законченными фразами определённого содержания, не допускающего каких-либо двусмысленных толкований. «Не хитрец, не дипломат, желающий всем угодить и всем понравиться, - думал я, слушая адмирала, - нет, - честный, русский патриот и человек долга». Генерал Болдырев, узнав о намерениях Колчака пробираться на Дон, пригласил его к себе и заявил напрямик: «Вы здесь нужнее, и я прошу вас остаться». В конце концов, выяснив отдельные детали, адмирал принял предложение Директории стать военным и морским министром её правительства. Член английского парламента полковник Д. Уорд, видевший Александра Васильевича в те дни, вспоминал: «6 ноября мы все были приглашены на банкет в честь… Всероссийского правительства… В то время, когда мой адъютант повторял имена присутствующих, проворная маленькая энергичная фигура вошла в комнату. Орлиными глазами он вмиг окинул всю сцену… Последним говорил адмирал Колчак, высказавший несколько коротких сентенций… Он казался более одиноким… но представлял собою личность, которая возвышалась над всем собранием». Став министром, Александр Васильевич не переставал говорить о необходимости национальной почвы для борьбы с большевизмом. «Горе в том, - говорил он в одном из своих интервью, - что русские не в состоянии встать на национальную платформу, не должны ставить интересы партийные выше долга национального. В этом отношении одинаково виноваты оба направления – левое и правое. Каждая политическая борьба, пока не становится на национальную почву, на программу обновления России, является вредной…» Между тем, Директория вызывала недовольство многих. Всё большее количество людей склонялось к мысли о диктаторе. Сам Колчак не форсировал событий, и на предложения возглавить переворот отвечал: - У меня армии нет, я человек приезжий, и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы. Таким образом, переворот совершился без участия адмирала. Ряд министров были арестованы, и на последовавшим тотчас заседании правительства Колчак, вопреки своему отказу, был избран диктатором практически единогласно. Александр Васильевич рассматривал полученную власть, как тяжелейший крест, как свою жертву на алтарь Отечества. «Когда распалось Всероссийское Временного правительство, и мне пришлось принять на себя всю полноту власти, я понимал, какое трудное и ответственное бремя беру на себя, - говорил он. – Я не искал власти и не стремился к ней, но, любя Родину, я не смел отказаться, когда интересы России потребовали, чтобы я встал во главе правления». Такое понимание власти указывалось и в прокламации штаба Верховного главнокомандующего: «Власть, которая возложена на Верховного правителя, - тяжёлый подвиг, великий святой долг перед Родиной, который будет исполнен до конца, до радостного праздника Воскресения России». Позже Колчак признавался генералу Сахарову: - Вы не поверите, Константин Вячеславович, как тяжела эта власть. Никто не понимает, думают, что я цепляюсь за неё, а я бы отдал тому, кто был бы достойнее и способнее меня… Верховным Правителем Колчака признали почти все белые силы: от атамана Дутова, первым выразившим адмиралу свою поддержку, до генерала Деникина. Белые силы Сибири объединились, и лишь казачьи атаманы Семёнов и Калмыков не спешили признавать новой власти. Атаман Семёнов сомневался в целесообразности назначения Колчака Верховным Правителем, мотивируя это так: «Считая его весьма способным администратором, что он и доказал, проведя коренную ломку в нашем морском ведомстве после русско-японской войны, признавая его горячую любовь к Родине и готовность на вечные жертвы во имя её, я тем не менее не был уверен, что адмиралу удастся справиться с ролью Всероссийского диктатора в той сложной обстановке столкновений самых противоположных интересов и стремлений, которая создалась в Омске. Вопреки ходячему мнению о несокрушимой воле адмирала и его железном характере, я считал его человеком, весьма мягким, податливым влиянию окружающей обстановки и лиц и потому, учитывая его резко выраженные англо-французские симпатии, не сомневался, что адмирал всецело подпадёт под влияние наших западных союзников, интерес которых к судьбам национальной России должен был погаснуть вместе с окончанием Великой войны и ликвидацией военного сотрудничества членов противогерманской коалиции». Кое в чём Семёнов был прав. Адмирал Колчак, действительно, не был железным. Втянутый в водоворот чуждой для себя деятельности, он оказался в очень тяжёлом положении. Грозные штормы и полярные льды было куда легче преодолевать, чем искать пути в болоте политической жизни, в которой и в эти роковые дни ни в ком не было согласия, и поединок идеек и амбиций подрывали способность к созидательному труду. Ни одного человека не было рядом с адмиралом, на кого мог бы он положиться всецело. Эта вечная путаница утомляла, расшатывала и без того безнадёжно расшатанные нервы. Часто, слушая чей-либо доклад, Верховный Правитель, чтобы дать выход раздражению, начинал резать ножом ручку кресла, в котором сидел. Главноуправляющий делами Верховного Правителя Г.К. Гинс справедливо замечал, что психология командующего флотом и командующего армией сильно различаются, а потому Колчак, как вождь сухопутных сил, не мог проявить себя талантливым полководцем. По сути, Александр Васильевич так и не стал Диктатором. В бесконечной путанице решения слишком часто принимались другими людьми, подчас в обход адмирала и наперекор ему. «Адмирал был по своему положению головою государственной власти, - писал Гинс. – В ней всё объединялось, всё сходилось, но оттуда не шло по всем направлениям единой руководящей волей. Голова воспринимала, соглашалась или отрицала, иногда диктовала своё, но никогда она не жила одною общею жизнью со всем организмом, не служила её единым мозгом». Г.К. Гинс, успевший близко узнать адмирала, оставил очень интересный портрет Колчака в последний год жизни: «Как человек, адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой. Он, будучи скромен и строг к себе, отличался добротой и отзывчивостью к другим. Чистота его души находила выражение в его обворожительной улыбке, делавшей обычно строгое лицо адмирала детски-привлекательным»; «В своей специальной области он обнаруживал редкое богатство эрудиции. Он весь преображался, когда речь заходила о знакомых ему вопросах, и говорил много и увлекательно. Как собеседник он был обаятелен. Много юмора, наблюдательности, огромный и разнообразный запас впечатлений – всё сверкало, искрилось в его речи в эти минуты задушевной и простой беседы. И в это время чувствовалось, что этот человек мог оправдать надежды, что не напрасно он поднялся на такую высоту. Будь жизнь несколько спокойнее, будь его сотрудники немного более подготовленными – он вник бы в сущность управления, понял бы жизнь государственного механизма, как он понимал механизмы завода и корабля, единство всех частей, их взаимное соотношение, их стройность. Но в такое время, когда все были неподготовлены, когда никто даже из лучших профессиональных политиков не сумел найти методов успокоения революционной стихии, - как мог справиться с нею тот, кто всю жизнь учился быть хозяином не на суше и в огне битв, а лишь на море и в царстве льдов, кто провёл большую часть жизни не на широком общественном просторе, а в тесной и уединённой каюте! Адмирал в кругу близких людей был удивительно прост, обходителен и мил. Но когда он одевался, чтобы выйти официально, он сразу становился другим: замкнутым, сухим, суровым. Не показывает ли это, что роль Верховного правителя была навязана ему искусственно, что изображал он эту роль делано, неестественно. Весь этикет, который создали вокруг него свита и церемониймейстеры, был не по душе человеку, привыкшему к солдатской рубахе и паре офицерских ботфортов. Редкий по искренности патриот, прямой, честный, не умеющий слукавить, умный по натуре, чуткий, темпераментный, но человек корабельной каюты, не привыкший управлять живыми существами, наивный в социальных и политических вопросах – вот каким представлялся мне адмирал Колчак после нашей поездки в Тобольск. Я одновременно полюбил его и потерял в него веру. Какую ответственность взяли на себя люди, которые в ночь на 18 ноября 1918 г. решили выдвинуть адмирала на место Директории!» Став Верховным правителем, Колчак провёл беседу с представителями печати, заявив в ней свои намерения: «Я всегда являлся сторонником порядка и государственной дисциплины, а теперь в особенности буду требовать от всех не только уважения права, но и, что главнее всего в процессе восстановления государственности, поддержания порядка. Порядок и закон в моих глазах являются неизменными спутниками, неразрывно друг с другом связанными. Я буду принимать все меры, которыми располагаю в силу своих чрезвычайных полномочий, для борьбы с насилием и произволом. Я буду стремиться к восстановлению правильного отправления всех функций государственной жизни, служащих не только делу государственного строительства, но и возрождению России, так грубо, так дерзко нарушенному предательской рукой большевиков. Мне нет нужды говорить о том, какой вред принесли эти люди для России. Вот почему и дело восстановления России не может не быть связанным с беспощадной, неумолимой борьбой с большевиками. Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чём так исстрадалась русская земля; только после выполнения этой тяжёлой задачи мы все можем снова подумать о правильном устройстве всей нашей державной государственности». После победы над большевизмом русский народ должен был сам решить свою судьбу. Колчак говорил: «Правительство проникнуто идеей возрождения Родины и не мыслит себя призванным к разрешению всех коренных вопросов устройства страны, но считая народ русский единственным хозяином своей судьбы, и когда, освобождённый от гнёта и насилия большевиков и язв большевизма, он через своих свободно избранных представителей в Национальном Учредительном собрании выразит свою свободную волю, я и правительство, мною возглавляемое, почтём своим долгом передать правительству, им (народом) установленному, всю полноту власти, нам ныне принадлежащую». В прокламации штаба Верховного разъяснялось: «Почему называем мы это собрание Национальным? Национальное – значит наше, народное, в отличие от Интернационального – международного, каким было первое созданное в самый разгар революции, когда никто ещё не успел ни в чём разобраться, созванное во время всеобщего красного опьянения и под давлением большевиков». Особое внимание отводилось земельному вопросу. «Правительство стоит на точке зрения укрепления и развития мелкой земельной собственности за счёт крупного землевладения и широких земельных реформ в целях удовлетворения землёй земледельческого населения, нуждающегося в ней», - заявлял адмирал. Не забывался и рабочий класс, для которого предполагалось облегчение условий труда, введение 8-часового рабочего дня, улучшение быта рабочего. Конечно, далеко не все из поставленных задач были выполнены. Не удалось избежать разрастания бюрократического аппарата, чиновной массы, тормозившей всякое развитие, разлагающей тыл и ослабляющей армию. Но, вероятно, не рождалось ещё правителя, которому бы удалось справиться с этим бедствием. Вряд ли возможно было истребить произвол и различные злоупотребления в условиях гражданской войны, когда фронт протянулся на многие километры. Находились отдельные командиры, отличавшиеся жестокостью к местному населению, бесчинства которых, устраиваемые под прикрытием имени Верховного, настраивали оное против белой власти. Сам Колчак крайне болезненно относился к доходившим до него сведениям о подобных эксцессах, но не мог подавить их. К тому же сведения эти окружение старалось не доводить до него, как и многое другое, предпочитая, как водится, выдавать оптимистические реляции. Не слишком удачной была национальная политика. Колчак долго боролся с местными «национальными» правительствами, что провоцировало их на переход к большевикам, отверг помощь 100-тысячной армии Маннергейма, выдвинувшего условием независимость Финляндии, которую адмирал не пожелал признать, будучи верным идее «единой и неделимой России». Тем не менее, сделать удалось многое. Возрождалась фактическая вовлечённость населения в систему управления через выборы и иные формы, самостоятельность масс, местное самоуправление, намечалась отмена цензуры. Проводился курс на развёртывание предпринимательства, банковской системы, была восстановлена свобода торговли, осуществлялась борьба со спекулянтами в целях защиты интересов населения. За год ежемесячное поступление доходов в казну увеличилось с 50 до 140 млн. рублей. Выдавались крупные кредиты промышленности, кооперации, местному самоуправлению. Колчак лично занимался социальными вопросами. Ветераны, инвалиды, семьи погибших воинов не забывались: в выпущенной специальной брошюре указывался порядок получения солдатских пайков, пенсий, лечебных мест на курортах для больных, назывались мастерские, где было организовано обучение инвалидов, протезные предприятия. На помощь инвалидам отводились сотни тысяч рублей. Адмирал часто бывал на заводах, лично разговаривал с рабочими, которым разрешено было объединяться в профсоюзы. Гинс вспоминал об одной из таких встреч: «В Перми он едет на пушечный завод. Беседует с рабочими, обнаруживает не поверхностное, а основательное знакомство с жизнью завода, с его техникой. Рабочие видят в Верховном правителе не барина, а человека труда, и они проникаются глубокой верой, что Верховный правитель желает им добра, ведёт их к честной жизни. Пермские рабочие не изменили правительству до конца». К сожалению, на занятой белыми территории не было военно-промышленных и текстильных заводов, поэтому всё необходимое приходилось закупать у союзников, из-за чего возникала крайне вредящая делу и тяготящая адмирала зависимость от них. Александр Васильевич не питал иллюзий относительно союзной помощи, о чём свидетельствует отрывок из его письма к жене: «Когда у меня были победы, всё было хорошо, когда были неудачи – я чувствовал, что меня никто не поддержит и никто не окажет помощи ни в чём. Всё основано только на самом примитивном положении – победителя и побеждённого. Победителя не судят, а уважают и боятся, побеждённому – горе! Вот сущность всех политических отношений, как внешних, так и внутренних». И всё-таки с мнением союзников, с их вмешательством в русские дела приходилось мириться, лавировать, идти на компромиссы, тогда как они даже не спешили официально признавать правительство Колчака, а лишь всемерно наживались на русской трагедии. Однажды генерал Сахаров спросил Верховного правителя: - Как вы представляете себе, Ваше Высокопревосходительство, будущее? - Так же, как и каждый честный русский. Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это – сплошная тоска по старой, прежней России, тоска и стыд за то, что с ней сделали. В России возможна жизнь государства, порядок и законность только на таких основаниях, которые желает весь народ, его массы. А все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии и призвании на престол своего народного вождя, законного царя. Только это движение и может иметь успех. - Так почему же не объявить теперь же о том, что омское правительство понимает народные желания и пойдёт этим путём? - А что скажут наши иностранцы, союзники?.. – саркастически усмехнулся адмирал. – Что скажут мои министры? После занятия Екатеринбурга Колчак организовал расследование обстоятельств убийства царской семьи, контроль за которым осуществлял главнокомандующий фронтом генерал Дитерихс, написавший впоследствии об этом книгу. Известно, что Александр Васильевич сам был в доме Ипатьева, знакомился с ходом следствия и вещественными уликами. Не забывал адмирал и полярного дела. При правительстве был организован Комитет Северного морского пути, при участии Колчака были организованы несколько экспедиций, при его поддержке стало возможно создание большой геологической службы для выявления богатств сибирского края, продолжалось строительство Усть-Енисейского порта, начатое в 17-м году… Всемерную поддержку адмирал оказывал Церкви. Из 3,5 тысяч священнослужителей Белой Сибири около двух составляло военное духовенство. Временным Высшем Церковным Управлением и, в частности, епископом Андреем Уфимским были сформированы Полки Иисуса и Богородицы, о которых в коммунистическом журнале писалось: «Солдаты этих полков, как описывают очевидцы, наряжены в особую форму с изображением креста. Впереди полков идут… с пением молитв и лесом хоругвей облачённые в ризы и стихари служители культов». Созданы были также проповеднические отряды под руководством главы ВВЦУ архиепископа Сильвестра Омского. Адмирал Колчак говорил: - Ослабла духовная сила солдат. Политические лозунги, идеи Учредительного собрания и неделимой России больше не действуют. Гораздо понятнее борьба за веру, а это может сделать только религия. Аграрная политика Колчака опиралась на идеи П.А. Столыпина, которые позже в Крыму станет проводить в жизнь генерал П.Н. Врангель. Она проводилась в интересах крестьян и открывала перспективу развития крепких фермерских хозяйств. Земля не декларативно, а на деле должна была принадлежать её подлинным хозяевам – крестьянам. Правда, начать преобразования до разгрома большевиков адмирал, встречая многие возражения этому плану, не решился, отложив принятие необходимого закона до Национального собрания, что было ошибочно. Генерал Врангель в Крыму примет этот закон, его положительный эффект даже успеет сказаться, но всё это будет слишком поздно. Впрочем, кое-какие меры Александр Васильевич всё же принял: земли, захваченные большевиками у крупных землевладельцев, становились собственностью государства и подлежали продаже через земельный банк, урожай с поля собирал и использовал тот, кто засевал и работал на этом поле. Правительство также отменило государственное регулирование торговли сельскохозяйственной продукцией, что в полной мере отвечало интересам крестьянства. В телеграмме адмирала генералу Деникину говорится: «…для устранения наиболее сильного фактора русской революции – крестьянского малоземелья и для создания надёжной опоры порядка в малообеспеченных землёю крестьянах, необходимы меры, укореняющие в народе доверие и благожелательность к новой власти. Поэтому я одобряю все меры, направленные к переходу земли в собственность крестьян участками в размерах определённых норм». Сами крестьяне относились к Колчаку по-разному. Ещё не знавшие ужасов советской власти, они не могли зачастую оценить всё то положительное, что было у них при белых. Играла свою роль и большевистская пропаганда, писавшая о Колчаке: «…Свой чин он получил не за то, что он был умелым и способным офицером, а за то, что он ловко танцевал на паркетах придворных дворцов, за то, что он умел хорошо прислуживать старшим по чину и быть неумолимым «скуловоротом» по отношению к матросам, которых он гнул в бараний рог; на таких-то верных царских слугах ведь тогда и держался царский трон Романовых. Тёплая это была компания, весело ей жилось у китайцев в Пекине на русские деньги, захваченные ими с собой при побеге. (…) …Колчак сделался сибирским «царьком»… «Возвращай, крестьянин, землю помещику, которую ты держишь сейчас, а не то, как нарушитель частной земельной собственности, будешь отдан под суд…». В воспоминаниях Ф.М. Елисеева в связи с восстанием в Икейской волости весной 1919-го года приводится такой эпизод: Менее года живущий в селе Икей М. Степанов, кузнец, собрал солдат-фронтовиков и выступил со словами: - Явился новый правитель Колчак, он хочет восстановить старее порядки, возместить все недоимки – хлеб и деньги, боевая душа с 18 лет до старости платить 3 руб. будет. Не надо помогать Колчаку! В ответ ему закричали кулаки: - Надо Колчаку помогать, он Россию спасает, а то большевики всё разрушат! Восстание, поднятое Степановым, было подавлено, а сам он и ещё несколько организаторов оного и рядовых повстанцев были убиты в ходе боя. Для реализации необходимых преобразований нужны были грамотные и деятельные люди, но именно людей и не хватало Верховному правителю. Человеку военному, ему сложно было разобраться в законодательной сфере: не хватало опыта, сил, времени. Толкового же помощника, который взял бы на себя часть этой работы, не было. Мемуаристка С. Витольдова-Лютык писала: «Сам Колчак – это благородный светлый ум. Всё его несчастье заключалось в неумении подобрать подходящих людей, которые помогли бы ему выполнить его задачу: спасти Сибирь от большевистской заразы». Характерный спор возник однажды между адмиралом, к слову, всегда терпимо относящимся к чужому мнению, и его помощником Гинсом. - Знаете, - сказал Александр Васильевич, - я безнадёжно смотрю на все наши законы и оттого бываю иногда резок, когда вы меня ими заваливаете. Я поставил себе военную цель: сломить Красную армию. Я главнокомандующий и никакими реформами не занимаюсь. Пишите только те законы, которые нужны моменту. Остальные пусть делают в Учредительном собрании. - Адмирал! Мы ведь только такие законы и пишем. Но жизнь требует ответа на все вопросы. Чтобы победить, надо обеспечить порядок в стране, надо устроить управление, надо показать, что мы не реакционеры, словом, надо сделать столько, что на это у нас не хватает рук. - Ну и бросьте, работайте только для армии. Неужели вы не понимаете, что какие бы мы хорошие законы ни писали, всё равно нас расстреляют, если мы провалимся! - Отлично! Но мы должны писать хорошие законы, чтобы не провалиться. - Нет, дело не в законах, а в людях. Мы строим из недоброкачественного материала. Всё гниёт. Я поражаюсь, до чего все испоганились. Что можно создать при таких условиях, если кругом либо воры, либо трусы, либо невежи! И министры, честности которых я верю, не удовлетворяют меня как деятели. Я вижу в последнее время по их докладам, что они живут канцелярским трудом; в них нет огня, активности. Если бы вы, вместо ваших законов, расстреляли бы пять-шесть мерзавцев из милиции или пару-другую спекулянтов, это нам помогло бы больше. Министр может сделать всё, что он захочет. Но никто сам ничего не делает… На первом месте у Колчака всегда стояла армия. О её нуждах заботился он в первую очередь. Придя к власти, Александр Васильевич дал сильный импульс военному производству и строительству. Адмирал часто выезжал на фронт. - Вы знаете, здесь, на фронте, отдыхаешь, - устало говорил он генералу Сахарову. – Так всё хорошо, просто, такая здоровая атмосфера настоящего дела. Если бы они могли так же работать в тылу! Во время одной из таких поездок Колчак, ходивший зимой в шинели без утеплённого подклада, стремясь разделять тяготы солдат, принимая длившийся долго парад, тяжело простудился, несколько дней продолжал работать, перемогаясь, а затем слёг с воспалением лёгких почти на два месяца. Едва оправившись от болезни, он вновь поехал на фронт… Свою первую и главную задачу Александр Васильевич видел в уничтожении большевизма. «Не может быть никакого перемирия между нашими войсками, защищающими существование нашей Родины – России, защищающими жизнь, благополучие и верование всего русского народа, и красноармейскими шайками изменников, погубившими свою родную страну, ограбившими всё народное имущество, избивающими без жалости население, надругавшимися над верой и святыней, не может быть соглашения между нашим правительством, отстаивающим право, справедливость и счастье народа, и засевшими в Святом Московском Кремле комиссарами, которые задались только одной целью – уничтожить нашу Родину – Россию и истребить наш народ», - заявлял он. В своём письме жене адмирал подвёл первоначальный итог своей работы в должности Верховного правителя: «Не мне оценивать и не мне говорить о том, что я сделал и чего не сделал. Но я знаю одно, что я нанёс большевизму и всем тем, кто предал и продал нашу Родину, тяжкие и, вероятно, смертельные удары. Благословит ли Бог меня довести до конца это дело – не знаю, но начало конца большевиков положено всё-таки мною. Весеннее наступление, начатое мною в самых тяжёлых условиях и с огромным риском, в котором я вполне отдавал себе отчёт, явилось первым ударом по Советской Республике, давшей возможность Деникину оправиться и начать в свою очередь разгром большевиков на юге. Троцкий понял и открыто высказал, что я являюсь главным врагом Советский Республики и врагом беспощадным и неумолимым. На мой фронт было брошено всё, что только было возможно, и было сделано всё, что можно было сделать, чтобы создать у меня большевизм и разложить армию. И эту волну большевизма я перенёс, и эта волна была причиной отхода моих армий в глубь Сибири. Большевики уже пели мне отходную, но «известия оказались несколько преувеличенными», и после ударов со стороны Деникина, облегчивших моё положение, я перешёл опять в наступление. Ряд восстаний в тылу не остановил меня, и я продолжаю вести беспощадную борьбу с большевиками, ведя её на истребление, т.к. другой формы нет и быть не может». В этом же письме Колчак сформулировал девиз, определивший весь его жизненный путь: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своём как жены Верховного правителя. Я прошу тебя уяснить, как я сам понимаю своё положение и свои задачи. Они определяются старинным рыцарским девизом Богемского короля Иоанна, павшего в битве при Кресси: «Ich diene». Я служу Родине своей Великой России так, как я служил ей всё время, командуя кораблём, дивизией или флотом. (…) Я солдат прежде всего, я больше командую, чем управляю, я привык, по существу, приказывать и исполнять приказания. Когда Родина и Её благо потребуют, чтобы я кому-либо подчинился, я это сделаю без колебаний, ибо личных целей и стремлений у меня нет и своего положения я никогда с ними не связывал. Моя сила в полном презрении к личным целям, и моя жизнь и задачи всецело связаны с указанной выше задачей («стереть большевизм и всё с ним связанное с лица России, истребить и уничтожить его» - Авт.), которую я считаю государственной и необходимой для блага России. Меня радует всё, что способствует этой задаче, мои печали лежат только в том, что препятствует её осуществлению. Всё остальное временно имеет второстепенное значение и даже никакого значения не имеет. (…) У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможность прервать своего служения Родине…» На личную жизнь времени, в самом деле, почти не оставалось, и всё-таки она была. Какова же была частная жизнь Верховного правителя России? Надо начать с того, что более чем скромной. Адмирал получал жалование, мало отличавшийся от министерского, большую часть которого отправлял во Францию жене и сыну. Софья Фёдоровна считала, что этого крайне недостаточно, и Александр Васильевич объяснял ей: «Относительно денег я писал, что не могу высылать более 5000 фр. в месяц, т.к. при падении курса нашего рубля 8000 фр. составят огромную сумму около 100000 руб., а таких денег не могу расходовать особенно в иностранной валюте». Жил Колчак в особняке на берегу Иртыша, хорошо охраняемом, так как враги не раз готовили покушение на адмирала. В кабинете стоял письменный стол из белого дубы, диван, полка для книг… Здесь, сидя в кресле с изрезанной перочинным ножиком ручкой, Колчак принимал нескончаемый поток посетителей. Из-за мучавшей его бессонницы Александр Васильевич вставал довольно поздно и, наскоро позавтракав, работал без перерыва до 6 часов вечера. Подчас «рабочий день» Верховного правителя длился по 20 часов в сутки. Жене он писал, что «зачастую не имеет в течение дня ½ часа свободных от работы», а все развлечения его сводятся «к довольно редким поездкам верхом за город да стрельбе из ружей». Верховая езда была одной из немногих радостей адмирала в ту пору. Английский представитель Нокс подарил ему канадскую лошадь. Иногда Колчак посещал театр, любил слушать музыку, читал… Из Японии следом за Александром Васильевичем приехала Тимирёва. Чтобы не афишировать отношений, она поселилась в частном доме, вдали от центра. Они часто виделись. Анна Васильевна стала работать переводчицей Отдела печати при Управлении делами Совета министров и Верховного правителя, а вскоре организовала мастерскую пошива одежды и белья для солдат. Она часто бывала в госпиталях, в качестве переводчицы присутствовала на официальных и неофициальных встречах в Ставке. Сохранилась фотография, где Анна Васильевна вместе с адмиралом присутствует на маневрах: это единственный снимок, где они запечатлены вместе… Ближайшей подругой Тимирёвой в Омске стала вдова генерала А.Н. Гришина-Алмазова. Алексей Николаевич Гришин родился в Кирсановском уезде Тамбовской губернии в 1881-м году, окончил кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище, службу проходил на Дальнем Востоке и Сибири, хорошо знал быт сибирской деревни, путешествовал по Амурской области и Уссурийскому краю, был участником русско-японской войны и Первой мировой войны, командовал в чине подполковника артиллерийским дивизионом, причисленным к "ударным частям" или "частям смерти", свободных от влияния антивоенной пропаганды. За подвиг на фронте по ходатайству солдат Гришин был награжден Георгиевским крестом. До Октябрьской революции Алексей Николаевич участия в политической жизни не принимал, после - был помещен в тюрьму большевиками при штабе армии, позднее, в ноябре выслан административным порядком из пределов армии в Сибирь, уволен. С весны 1918-го, взяв псевдоним "Алмазов", маскируясь артистом, Гришин начал борьбу против большевиков, возглавив сначала подпольную антибольшевистскую организацию в Новониколаевске, затем стал начальником штаба белых организаций Сибири к западу от Байкала. В конце мая он с офицерской подпольной группой захватил власть в Новониколаевске и соединился с чехословацкими войсками Гайды, после чего был назначен командующим Западно-Сибирского военного округа, а затем военным министром Временного Сибирского правительства (ВСП) и командующим Сибирской армией (июнь - сентябрь 1918 г.). Под его руководством была разбита Красная гвардия в Западной Сибири, подавлена забастовка на Анжерских копях и военный мятеж на Алтае капитана Сатунина, проведена очень успешная мобилизация в армию, несмотря на помехи со стороны эсеров (к июлю – 37, 5 тысяч человек при 70 орудиях и 184 пулеметах, к сентябрю – 60 тысяч человек), почти не имея для этого средств. Генерал Гришин выступал за ужесточнение дисциплины в армии и единоличную власть, проводил независимую линию в ВСП, часто игнорируя других министров и военных, что вызывало у многих, большей частью эсеров к нему неприятие. Благодаря настойчивости Гришина-Алмазова, потребовавшего от правительства ясной реакции на отношение к 1-й Мировой войне, ранее уклонявшемуся от отношения к Брестскому миру и продолжению борьбы против стран Германского блока, ВСП выступило на стороне Антанты. В этом поступке эсеры усмотрели проявления бонапартизма и решили от Гришина-Алмазова избавиться. К этому добавилось настойчивое стремление "китов эсеровщины" Западной Сибири – Кроля, Фельдмана и Гольдберга путем воздействия на Вологодского во время заседаний СОД добиться его устранения и не допущения попадания его в Директорию. Это было связано с тем, что Гришин-Алмазов выступил, с военной точки зрения, против переезда столицы Белой Сибири в Томск. Натолкнувшись на нежелание со стороны "союзников", особенно англичан, оказать помощь антибольшевистским силам Сибири, подверг их за это резкой критике в бездействии по оказанию помощи России, которая играла главную роль в 1-й мировой войне. "Союзники" были оскорблены им и потребовали его отставки. На Совете Министров генерал был обвинен в бонапартизме и стремлении к захвату власти в Сибири, оскорблениях "союзников" и другом. После своей отставки Гришин-Алмазов уехал на юг, в район расположения Добровольческой армии, для установления связи между разными представителями антибольшевистских сил и создания "единого фронта", где по поручению Деникина формировал новые части для Добровольческой армии в Таврии. С декабря 1918 г. по февраль 1919 г. по приказу Деникина исполнял обязанности военного губернатора Одессы и командующего войсками Одесского района. В первый день нахождения в должности после освобождения города от большевиков генерал совместно с В.В. Шульгиным составлял первый приказ. Вошедший адъютант доложил: - Явился какой-то поручик, очень взволнован, настаивает на том, чтобы вы его немедленно приняли. Поручик не вошёл, а вбежал в кабинет, возбуждённо размахивая руками: - Полковник приказал мне просить помощи! Мы окружены со всех сторон… Противник дал нам десять минут для сдачи. Гришин-Алмазов пожал плечами и, прищурившись, взглянул на поручика: - Десять минут для сдачи?! А почему вы так волнуетесь, поручик? Что это, доклад или истерика! Потрудитесь докладывать прилично! - Мой начальник, полковник Энский, находящийся в предместье Одессы на известном вам участке, послал меня просить помощи ввиду того, что мы окружены со всех сторон превосходящими силами красных. Противник дал нам десять минут для размышления, - доложил поручик. - Возвращайтесь к вашему начальнику и скажите ему, что генерал Гришин-Алмазов, выслушав ваш доклад, приказал дать противнику пять минут для сдачи, - отчеканил генерал. Когда поручик ушёл, Шульгин воскликнул: - Что вы делаете, Алексей Николаевич? - А что я мог сделать? Он просит у меня помощи, очевидно, полагая, что у меня есть какие-то резервы. Но мои резервы – это мой адъютант и больше никого… Я слишком хорошо знаю Гражданскую войну. Тут стратегия и тактика заключается в том, кто смелее. Я послал этому полковнику заряд дерзости. Если это подействует, то всё будет хорошо. Если нет, они погибли. Такова природа вещей. Через некоторое время вошедший адъютант доложил: - Звонил полковник Энский. Противник сдался. В Одессе генерал принял самые крутые меры для подавления распоясавшихся уголовных элементов. Борьба Гришина против бандитизма была столь жестокой, что "король" одесской уголовщины Мишка Япончик (послуживший впоследствии прообразом Бени Крика из "Одесских рассказов" И.Бабеля) направил губернатору Одессы умоляющее письмо-просьбу. В нем были такие строки: "Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем". Прочтя письмо Япончика, генерал сказал Шульгину: - Не может диктатор Одессы договариваться с диктатором уголовных, - и отвечать «королю» не стал. Летом 1919-го года генерал Гришин-Алмазов с большим количеством документов и корреспонденции был командирован Деникиным к Колчаку. Пересекая Каспийское море, находясь на пассажирском корабле в сопровождении английского вспомогательного крейсера "Крюгер", у форта Александровского, были замечены краснофлотским эсминцем "Карл Либкнехт". Английские моряки бросили Гришина-Алмазова на произвол судьбы, не приняв боя. Поняв, что спастись не удастся, генерал бросился в каюту и стал выбрасывать в море документы. Он отчаянно отстреливался, последний патрон выпустил в себя, но скончался не сразу, а умирал под издевательства большевиков… Его жена завела в Омске политический салон. Собирались в нём, большей частью, монархисты. Споры велись столь страстно, что однажды в ходе одного из них застрелили казачьего офицера. Его сослуживцы и чехи, имевшие зуб против генеральши за враждебную им атмосферу её салона, настаивали на её немедленном отъезде из Омска, но Гришина-Алмазова осталась в городе.
|